Павел I - коронованный тиран или просвещенный реформатор

Сын Екатерины с его трагической судьбой - одна из самых загадочных фигур истории. И одна из самых спорных. Это разногласие по поводу личности императора Павла стало за последнее время особенно резким.

Безумие на престоле, более или менее ярко выраженное, наблюдалось не раз, особенно во второй половине восемнадцатого века. Георг III в Англии и Христиан VII в Дании были современниками Павла. Однако относительно последнего вопрос надо поставить несколько иначе.

Во-первых, был ли сын Екатерины действительно душевнобольным?

Еще недавно это считалось вполне несомненным, по крайней мере по отношению к последним годам жизни императора Павла. Общепризнанным было и мнение о гибельности и самодурстве его правления, когда судьбы России в течение четырех лет находились в бесконтрольной и безграничной власти безумного деспота. Но теперь вопрос этот вызывает сомнения. Мы видим за последние годы полный переворот в установившихся взглядах на характер и ум Павла I, так же, как и на значение его царствования.

Причины этого переворота понятны; среди них первое место занимает, конечно, прогресс науки. Новые открытия патологии опровергли не один вывод, который делался раньше о нравственном складе императора, а более глубокие исторические изыскания заставили в свою очередь проверить прежний приговор о Павле Петровиче. В возникшие по этому поводу прения властно вмешался также закон реакции, доведя спор до крайних, в противоположном смысле, и очень смелых заключений. И, наконец, случайное стечение событий и поворот в общественном мнении, вызванный этими дебатами или, напротив, вызвавший их, придал спору характер страстности.

В глазах своих новейших русских биографов Павел не только перестал быть сумасшедшим, но превратился почти в великого человека. Они не ограничиваются тем, что восхваляют его высокие качества и блестящие дарования; они склонны признать его гением. Его царствование будто бы не только не представляло собой для его подданных ряда тяжелых испытаний, как это думали прежде, но было в их жизни периодом деятельности, особенно благодетельной и плодотворной. И если бы начинания императора Павла не были прерваны его смертью, то, возродив Россию, они открыли бы перед ней ослепительные перспективы благоденствия и величия.

Остается только объяснить, каким же образом после современников Павла, почти единодушно осудивших его, потомство заблуждалось на его счет так долго? И если Павел был действительно достоин того места, которое его новые защитники отводят ему в пантеоне великих государей, то как они примиряют это величие с некоторыми неоспоримо странными чертами его характера и ума, не отрицаемыми и ими, и теми явно гибельными последствиями его царствования, которые и ими признаются гибельными?

Как ни тщательно был изучен другими исследователями ум и нрав Павла в их природном складе или в их эволюции, безусловно не все данные были приняты ими в соображение. Помимо наследственности, воспитания и окружающей среды, другие не менее решающие влияния ускользнули от их внимания. Держась противоположных своей матери взглядов, Павел в течение двадцати лет был резким противником ее политики и царствования, заслуги которых, несмотря на некоторые ошибки, признаются, тем не менее, всеми. Он задумал, подготовил и хотел произвести полный переворот того правления, которое дало России могущество, блеск и обаяние, каких она не имела с тех пор. Достигнув власти, он если и не привел этого плана в исполнение, то во всяком случае пытался это сделать. Вступив, наконец, на время в противореволюционную лигу, он затем вышел из нее, чтобы сойтись с героем 18 брюмера и вместе с ним мечтать о разрушении старого порядка в Европе и о разделении мира между ними двоими. Что это, как не указание на родство Павла, и родство несомненное, со множеством расстроенных и неуравновешенных умов той эпохи, охваченных вместе с ним ее великим политическим и нравственным неврозом? Он был, конечно, подлинным сыном революции, которую он так пламенно ненавидел и против которой боролся. Его нельзя назвать поэтому ни сумасшедшим в патологическом значении этого слова, ни даже слабоумным, хотя он и был способен на явное безрассудство и на последние глупости: просто, как человек посредственного ума, он не мог устоять против общего умственного кризиса, заставлявшего бредить даже самых сильных. Несмотря на это, он вызывал в некоторых своих современниках восхищение, и после смерти был превознесен другими, так как есть люди - в известные периоды такими является большинство - которые легко принимают буйность и опрометчивость за силу и гениальное вдохновение.

Не могу не указать, впрочем, что эта тенденция оправдывать сына Екатерины, о которой я говорил, замечается в России лишь за последнее время и совпадает с бурным проявлением тех же политических и общественных течений в этой стране, какие потрясли Европу сто лет назад.

Политические идеи и явления, потрясающие Европу 100 лет назад проникали во времена Павла в Россию, и несомненно задаешься вопросом каково было их влияние, как в лице Павла и в характере его правления они сочетались с началами беспорядка или устойчивости, консерватизма или революции, свойственными его стране, - и составляет предмет моей книги и ее главный интерес. Своей сложной психологией и драматическими перипетиями своей жизни вплоть до последней трагедии, закончившей ее, Павел бесспорно вызывает большой интерес; но выдержавшая на себе опыт его царствования громадная страна, которую он держал в своей власти и задался целью переделать на свой образец, без сомнения, еще интереснее.

Как в историографии, так и в общественном сознании Павел часто предстает человеком капризным, взбалмошным, не знающим, чего он хочет. Любовь к мундирам и плац-парадам, анекдоты, в невыгодном свете рисующие последнего российского правителя XVIII столетия, мнения политических оппонентов и недоброжелателей порой заслоняют реальные стремления и свершения Павла Петровича.

Пожалуй, сын Екатерины Второй и впрямь был самодуром (кстати, самодурство в тех или иных формах было присуще многим вельможам и государственным деятелям второй половины XVIII в.). Но можно ли объяснять политику монарха лишь его своеволием и своенравием? Неужели все пять лет своего правления Павел только и делал, что потакал собственным прихотям? Или все-таки самодержец, несмотря на капризы и причуды, учитывал реальные потребности страны и пытался решать стоявшие перед государством задачи?

Чтобы ответить на поставленные вопросы, необходимо сначала вспомнить, как воспринималось царствование Павла Петровича современниками и потомками.

Очень многие подданные Павла Петровича недолюбливали своего монарха, чьи непредсказуемые или непривычные действия раздражали, смущали, таили в себе угрозу устоявшемуся порядку, а значит, и личному благополучию. Конечно, были и люди, обласканные Павлом, и возвращенные из опалы; были чиновники, бескорыстно радевшие о пользе отечества и верившие, что новый император сумеет добиться преуспеяния России и утвердить ее достойное место в раздираемой противоречиями и войнами Европе. Однако большинство представителей образованных классов предпочитали жить по старинке и, полагая, что от добра добра не ищут, воспринимали нарочитый отказ от традиций екатерининского правления как опасный эксперимент. Опасность персонифицировалась в императоре, и именно этим можно объяснить, что смерть Павла, по многочисленным свидетельствам, почти ни у кого не вызвала сожаления. Мало кто тогда сумел понять, что за гротескными проявлениями царственного самодурства и шокирующими антиекатерининскими декларациями скрывалось стремление -- может быть, не вполне осознанное, интуитивное -- по-новому управлять страной, столкнувшейся с ранее неизвестными проблемами.В начале XIX в. появились мемуарные сочинения о Павле Петровиче и его царствовании. Эти источники весьма интересны, но в большинстве своем отмечены печатью личных пристрастий (что вообще свойственно воспоминаниям очевидцев и участников событий); авторы подобных сочинений, созданных при сыновьях Павла, проявляли понятную осторожность и тщательно обходили наиболее скользкие (и наиболее важные для понимания смысла царствования) темы.

Попытки осмысления происходившего в России на рубеже XVIII--XIX вв. были предприняты позже, в 1830--1840-х гг. На мой взгляд, здесь можно говорить именно о попытках, а не о выверенных выводах или обоснованных гипотезах. Это понятно: во-первых, в те годы многие источники, доступные позднейшим историкам, были еще неизвестны; во-вторых, исследователи воспринимали павловское время как нечто, имеющее отношение к политической конъюнктуре; в третьих, еще не сформировалась методология изысканий, позволяющая анализировать факты, а не просто фиксировать их последовательность или использовать материал для иллюстрации излюбленной концепции, для нравственного воспитания читателя и для тому подобных чуждых науке целей. Поэтому не удивительно, что в тогдашних сочинениях историков описание преобладало над анализом.

Не стоит забывать и о таких факторах, как необходимость учитывать официальный взгляд на недавнюю историю и существование цензуры. Давать нелицеприятные оценки политике монарха было не принято, и вплоть до реформ Александра Освободителя даже небезопасно. Многие авторы предпочитали рассказывать о жизни Павла до восшествия на престол или ограничиваться повествованием о парадно-официальной составляющей деятельности императора -- в духе дворцовой хроники.Впрочем, цензурные притеснения не стоит преувеличивать. Многим историческим писателям и мыслителям николаевской поры удавалось публиковать сочинения, весьма далекие от прославления царствующего монарха и его предков. Достаточно упомянуть хотя бы славянофилов, позволявших себе в журнальных статьях критически оценивать отечественную историю.

Понятно, что либерализация цензуры в 1860-е гг., а затем и высочайше дарованная в 1905 г. свобода слова способствовали появлению работ, авторы которых могли высказывать свои суждения без оглядки на общепринятые и официально одобренные оценки. Вероятно, исследованию противоречивого царствования Павла Петровича еще больше способствовало становление отечественной исторической традиции, представленной в конце XIX в. уже не отдельными именами ученых, ощущавших себя первооткрывателями российских древностей, а научными школами.

Особо следует сказать о том, как оценивал павловское царствование в.О.Ключевский. В «Курсе русской истории» он пишет, что «император Павел I был первый царь, в некоторых актах которого как будто проглянуло новое направление, новые идеи». Павловское пятилетие, по мнению историка, «органически связано как протест -- с прошедшим, а как первый неудачный опыт новой политики -- с будущим».Главной задачей Павла Петровича Ключевский считает борьбу с сословными привилегиями, результатом этой борьбы во имя «порядка, дисциплины и равенства» -- «торжество бюрократии, канцелярии».

Высоко оценивая павловский указ о престолонаследии, Ключевский отнюдь не идеализирует императора, а порой, на мой взгляд, даже чересчур строг к нему. Основной недостаток правления видится в том, что Павел Петрович создавал «учреждения без идей». Характеризуя мотивы преобразований, Ключевский подчеркивает, что осуществлявшиеся на рубеже XVIII--XIX вв. планы возникали «из недобрых источников, либо из превратного политического понимания, либо из личных мотивов».Может быть, предложенный Ключевским анализ деяний Павла и не вполне безупречен, но историк создает весьма интересную концепцию царствования -- концепцию, повлиявшую на многие исследования последующего времени. Правда, написанные в начале ХХ в. работы, посвященные павловскому пятилетию и личности императора чаще всего отличались тенденциозностью. К противоречивому явлению пытались подходить с заранее приготовленными мерками и аршинами (чего неизменно избегал Ключевский), поэтому целостной системы оценок, вписанных в исторический контекст, не возникало.

Тем не менее некоторые из изданных в царствование Николая II книг о Павле Петровиче и его правлении представляют несомненный интерес. Упомянем хотя бы изыскания Н.К.Шильдера (1901) и К.Валишевского (1908). В их работах ведется детальный рассказ о жизни императора, о его деяниях. Отбор фактов кажется, однако, несколько предвзятым.В оппозиционной литературе утвердилось мнение о Павле как о человеке капризном, непредсказуемом в поступках, торопливом в решениях. Вновь и вновь повторяли, что главной целью императора было отрицание предыдущего царствования. Очернять и распекать политику Павла стало хорошим тоном.

Заключение

Правление Павла Петровича длилось всего пять лет, но за этот небольшой срок наметились весьма серьезные изменения во внешней и внутренней политике России, в аппарате управления, в социальной сфере. Причины весьма противоречивых и незавершенных преобразований 1796--1801 гг. порой сводят к стремлению императора всё делать наперекор матери, но вряд ли так можно объяснить реформирование армии, отмену привилегий дворян и горожан, установление нового порядка престолонаследия, неоднозначные перемены во внешнеполитических ориентациях и т.д.

Царствование Павла, на первый взгляд, выбивалось из общего течения русской истории XVIII столетия; обозначился разрыв с предшествующей традицией -- разрыв, во многом объяснимый новыми условиями, новыми вызовами времени, и внешними, и внутренними. Существует, однако, вполне очевидная преемственная связь между деятельностью Павла и Петра Великого. Многие историки -- вслед за Ключевским -- говорят и о другой линии преемственности, протянутой из павловского времени в XIX столетие.

Проанализировав все вышесказанное, можно сказать, что Павел I был человеком умным, образованным и воспитанным. В нем так же отмечали доброту и чувство справедливости. Но беда его заключалась в его вспыльчивом и подозрительном характере. Впрочем, если учесть обстоятельства его смерти, то его подозрительность не была рождена на пустом месте.

В порыве гнева Павел был похож на безумного тирана. Деспотизм и тирания в его правлении виделись многим людям его эпохи. Его реформы и преобразования характеризовались спонтанностью, порывами эмоций и чувств. В глазах многих современников его правление было продиктовано его прихотями и капризами в попытках придавить высшие сословия общества, и поэтому заговор осуществлен был представителями этого сословия; не думаю, что в нем принимали участие недворяне.

Своей государственной деятельностью Павел вызвал ненависть дворянства. Как отмечал Саблуков, многие современники не понимали Павла, так как исходили из разных точек зрения с императором. Более того, радикально изменив курс внешней политики, он обернул против себя не только дворянство, но и Англию, которая также была соучастницей заговора. Заговор против императора поддержали не только высшие классы российского общества, но и политические деятели антифранцузской коалиции.

Следствием этой ненависти стал последний дворцовый переворот в ночь с 11-12 марта 1801 года, который лишил жизни последнего монарха XVIII века. Смерть императора была неизбежной при таких обстоятельствах; обернув против себя полстраны и Европу, он сам почувствовал, что смерть приближается. Граф Пален в своих воспоминаниях рассказывает нам, как он ложно поклялся Александру в том, что Павел I будет свергнут с престола мирным путем. И тут же (видимо, в свое оправдание) отмечает, что ложная клятва - это самое малое, что он сделал для своего отечества, а цареубийство - это единственный способ избавится от ненавистного монарха.